28 января. Водитель Горобовщиков исчез в небесах устранять аварию. Двери заклинило толпой вьетнамцев, жаждущих счастья. Мой слух привлек диалог двух господ, рыжего и седого, ехавших, то есть сидевших сзади.
Седой: Стёб как методологический постулат российского менталитета, безусловно, органичен этой культуре, имманентен.
Рыжий: Ну конечно, скажете тоже. Скоморошество, как наиболее древний, характерный пример стебового; элемента устной литературы и искусства, находится полностью в русле общеевропейской карнавальной парадигмы, совершенно неотъемлемой части медиевистского реактивного негативизма в парадигме христианской этики.
Седой: Нет, при чем здесь скоморошество? Это было бы слишком поверхностно. Я имею в виду очень латентный (в силу обстоятельств) стебовый стержень в средневековой письменной культуре России, причем в абсолютно атрибутированных памятниках. И не только, тут вы, конечно, согласитесь, в поздних, как «Житие протопопа Аввакума», переписка Ивана Грозного и Курбского, «Послание» Максима Грека, но и в домонгольских: «Слово о полку Игореве» и — вы поразитесь — «Русская правда»!
Рыжий. Помилуйте, аргументируйте.
Седой. Охотно. Этнокультурная и военная экспансия восточных славян в угро-финские в основном тер тории Восточно-Европейской равнины есть своего отрыжка или последний всплеск Великого европейского переселения народов, в очень малой степени ассоциированный с римским имперским фактором. Эта задержка повлекла за собой все остальные.
Рыжий:. Ну-у, в общем согласен. И остальные, включая ельцинские реформы...
Седой: Оседлая земледельческая культура оказалась в непримиримой конфронтации с фактом политически легко подчинимой чудовищной территории, где могло разместиться пять тысяч Древних Греций. Это привело к двум последствиям. Первое — к крайне небольшой плотности. И в прямом и, так сказать, воображаемом смысле. Даже если люди жили кучно в городах, представление о бескрайних просторах родины вызывало в них смешанное чувство агорафобии и желание докричаться довсюду и объять все. Второе — к стыду, как к несущему стержню российской уникальности.
Рыжий: Протестую! Стыд есть всего-навсего трансформированная в завышенный статус неадекватная инстинктивная реакция на поражение индивидуума в борьбе за сооциальный статус в микросоциуме.
Седой: Отнюдь нет. Стыд в России есть, напротив, трансполированная на индивидуума коллективная реакция общего духовного пауперизма, агностицирующего в макропространстве. Стыд есть маскирующаяся, митифирующая нищета перед сторонним наблюдателем.
Рыжий: Каким сторонним?
Седой: Космическими пришельцами.
Рыжий: Ой... Ну ты, бля, даешь.
Седой: Обратимся к источникам. Вот что пишет Андрей Курбский царю Ивану Грозному в письме №1567: «Не прегордые ли царства разорили и подручных во всём тобе сотворили, мужеством храбрости их, у них же прежде в работе быша праотцы наши». А вот что отвечает Иван: «А еже писал и то, будто те предстатели прегордые царства разорили и подручны нам их во всем сотворили, у них же преже в работе были праотцы наши». Ну что о них, двух стыдливых, мог подумать сторонний наблюдатель?
(Сзади послышался столь знакомый, столь исконный стеклянный благовест горлышка бутылки о край стакана. Через некоторое время диалог был закончен.)
Рыжий: Послушай, а ведь, положа руку на сердце, ты всё это соврал?
Седой: Соврал.