Находящимся в смятённом состоянии духа читать не рекомендую. По мироощущению даёт больно. Перед глазами плывут цветные круги и прочие видеопомехи. Ориентируйтесь наощупь.
Павел Кузьменко
«Б» (часть первая)
«Б» — взрывной звук, словно вытаскивают пробку из бутылки
Звонок в дверь. То есть подрагивающий хватательный палец, частично покрытый порочными волосками и сухим ногтем, собирающим грязь, — обгорелая от хулиганства кнопка — какие-то там клеммы из-под пружинок — резвый массовый побег электронов — железная ловушка —и звук. Требовательный и навязчивый. То есть из-за такой фанерненькой и деревянненькой, слегка обитой и уплотненной, но в целом символической двери моего воздушного замка в окружении полумифической страны.
Некий человек средних лет и внешних параметров, но необыкновенно содержательный изнутри, более того, излюбленный изнутри всеми силами богатой, глубокомысленной и позитивной души — то есть Автор Этих Строк, вздрогнул и подумал: «Звонят».
Перед моими глазами долго и липко текли сверху вниз строчки рефлексирующей на почве мозговой деятельности провинциальной девушки о том, что конца ее деятельности не будет.
Второй звонок. «Однако второй звонок», — мелькнула серебристой рыбкой мысль и тут же была проглочена orромной проблемой — неуплата за электричество, телефон, жилую площадь моего воздушного замка полумифическому государству чревата нарастанием пени, штрафом, выселением, скитальчеством и безвременной смертью под чужим забором. Хм.
Третий звонок. Провинциальная девушка написала: «Горящий огонь пылающей зари согревал мое сердце», — и я тепло подумал о своей собственной возлюбленной: «Гадость! Ну какая же ты гадость. Как ты могла сказать такое, как ты могла отпустить такой кирпич с крыши на голову? Как у тебя только змеиный язык повернулся — тьфу. Хотя, конечно же, права. И четвертый звонок тому подтверждение».
А вот и пятый. Хреново, милая, не радует, любимая Звоночки звенят, время убегает, плоть стареет, душа портится, и ничего хорошего не светит, потому что лампочки давно перегорели, электрик сто лет как запил, а электроны, наши обеззаряженные электроны...
Какой уже звонок по счету? Седьмой-восьмой? Эти требовательные, эти приговорные звуки. Этот нервный цокот бледно-красно-вороного Змея Горыныча по скребучим плиткам лестничной площадки.,
Десять, одиннадцать, ...дцать, ...дцать. Пошли, повалили звонки-тинэйджеры, жестокие и безоглядные.
Куда ж ты, розовый рассвет? Ты помнишь? — Помню. Из-за вставших на заре меж трепещущей зелени дерев торжественно поднимается и разгорается юное сердце. И робкое лобзание, и тени на стене, живое, живое, незаживающее касание, поллюция на простыне.
Звонки, звонки, уроки, перемены, экзамены, поступки, деньги, кстати, некстати вновь экзамены, вопрос-ответ, вопрос-ответ, звонок, и следующий звонок уже через пять лет, и зона за спиной. И прапор тройку запрягает, мол, в будущее — бледно-красно-вороной рассвет встает и над тайгой разносит: «Звонок № 24».
Ах ты, моя выдуманная жизнь в туманных очертаниях мифа. Двадцать пятый. Иногда живое биологическое существо высовывалось и заглядывало в светлое вместилище разума: «Ты чего там думаешь-то вообще?» — «Я думаю вообще-то вступить в орден аспирантуры и по путевке комсомольско-государственной безопасности работать директором музея Ленина на острове Гренада (12° с.ш., 62° з.д.)». — «Ты это, точно офигел». И похрапывающее рядом другое биологическое существо выразительно поворачивается на другой крутой бок. Двадцать седьмой.
Нет ничего неповторимее песочка в сквере, с удовольствием повизгивающего под ногами, хромого голубя на дорожке, кивающего в такт времени, желанной девушки, медленно спешащей ко мне. Я понял, что могу это все...
Тридцатый. Да погоди ты. Из-за спины выскочила караульная луна, и мы с Мареком почувствовали себя в Черном море, как в тазике с водой. Резвый борей раздувал сопливый носовой платок на нашей мачте. Резиновая лодка «Стремительный» шла по курсу пограничного катера «На замке». Мы ориентировались только по звездам. Созвездие Указательной Стрелки указывало на Турцию. Но тут позвонили в тридцать пятый раз.
— Это невозможно. Это переходит всякие границы. Я этого не перенесу. Умру, и все тут.
То же самое решил тот, чей рыжий порочный палец безответно массировал клитор звонка. Он был средних лет и параметров, но необыкновенно содержательный и, конечно, излюбленный собою, то есть не Автор Этих Строк.
А я смотрю и вижу, как из тоненького взвизга, нежного всхлипа вспучивается, вздувается и лопается, загаживая весь мой неприступный замок, тридцать шестой звонок. Ну, или тридцать седьмой там, или еще какой пьяный поезд выскакивает из-под рук в свою нору под адскими числами. Платформа покачивается, брыкается. Ревущие сороковые «Юго-Западной» ревут: «Молодой человек, наземным!» Сложным наземным путем за обманчивым огоньком не то на небо, не то в преисподнюю, а на самом-то деле в картотеку скучной штемпельной конторы под номером — о! ого! сороковой.
Нет, гадом буду, это я кому-то понадобился. И вот тут же мигом бросил все дела, стремительной походкой подскочил к двери, потому что следующий звонок был бы выстрелом на уровне груди.
Негромко щелкнув замком, я осторожно и широко распахнул вожделенный кем-то там .вход и, смело глядя в глаза незнакомому рыжему человеку, спросил:
— Кто там?
Человек от неожиданности перестал звонить, выронил утробно хлюпнувший портфель и ответил:
— Где?
Нетрудно догадаться, что это был Дикий Поэт Шмуц, не к ночи будь помянут, явившийся невовремя и не туда.