Охранник, который стоит у входа в читальный зал, просит подарить ему к Рождеству новые глаза, потому что эти уже почти погасли, ведь он дежурит здесь последние пятьдесят четыре века, а мне повезло, я родилась всего два часа назад — я не видела, как горит Александрийская библиотека. А он всё стоял в центре большого гончарного круга, в котором все прочие, топча и толкая друг друга, под странную музыку двигались, пытаясь слепить ну если не коников из говна, то хотя бы вечную истину. Я превращаюсь в пыль вместе с нашими книгами и я не буду сейчас бегать, толкаться и прыгать. А хотелось бы чего-то такого, по-настоящему яркого, сильного и большого, чтобы не бояться больше уколов и плохой погоды. Это как море — я его впервые увидела, когда мне было два года. Если вы тоже помните тонущее солнце и ошпаренного прибоя галечный стон, позвоните на Небесную Кухню, попросите, чтобы нам принесли чайку по имени Джонатан Ливингстон, равномерно прожаренную, на блюдечке с голубой каёмочкой, да с малой рюмочкой, а к нему — мой совочек и формочки. Или сердце Данко пусть готовят на золотом подносе нам на вынос. Дяденька боженька, можно я не пойду на экзамен и скажу профессорам, что у меня климакс?