Мы купили лопату и ножницы

[dizay]

Наш ответ КошкоМаузеру: мы решили построить своего Ницше. С блэкджеком и шлюхами.


***
Как-то раз приехал Ницше в Пизу. Гулял по городу, гулял, вышел на площадь Чудес. Увидел там Пизанскую башню и как закричит: «Падающего — подтолкни! Падающего — подтолкни!» И давай башню толкать. И прежде чем его отогнали, успел угол наклона изменить с 2,84° до 3,97°.
Очень его в Пизе не любили за порчу всемирного наследия.

***
Ницше долго смотрел на бездну. Бездна долго смотрела на Ницше. Оба молчали.
— Поддерживаю, — наконец сказала бездна. — Вскрываемся: у меня флэш.
— Ахаха! Фул-хаус, неудачница! Лу-у-узерша! — ликовал Ницше, потрясая картами.
Больше бездна с Ницше в покер не играла.

***
Как-то раз Фридрих Ницше был маленьким мальчиком. Случилось это с ним в момент обрезания пуповины и продолжалось лет этак десять. И вот однажды подошёл к маленькому Фридриху его отец и сказал:
— Мой дорогой Фридрих, почему бы тебе не прочесть прилежно папе молитву, чтобы папа мог гордиться религиозным рвением своего сына?
Папа очень хотел гордиться религиозным рвением своего сына, потому что был не просто папа, а отец, время от времени даже святой. В отличие от Фридриха, который рос ребёнком довольно гадким и папу радовать ему было неинтересно. Ну не было у него такой социальной установки — радовать папу.
— Не прочту! — дерзко так сказал папе Фридрих.
— Почему ты не хочешь прочитать папе молитву? — спросил папа, багровея от христианского терпения.
— Я узнал, что бог умер! — ещё более дерзко сказал Фридрих.
— Что-о-о?! — взревел папенька. — Это где ты такого нахватался?! Кто?! Кто тебе такое сказал?! Кто так говорил?!
— Так говорил Заратустра... — пролепетал съёжившийся от страха Ницше.
— Заратустра? Заратустра?! — бушевал папа. — От я ему покажу ницшеву мать! Мать! Ма-а-ать! Иди сюда, ты только послушай, что сказал этот склочник Заратустра нашему сыну!
Короче, жуткий скандал был.

***
После того, как Ницше был мальчиком, он решил некоторое время побыть философом. Когда ему надоело быть философом, он решил сделаться душевнобольным. Он вообще был человек широких интересов.
Как душевнобольной, Ницше, бывало, сидел и размышлял над тем, как задокументировать своё величие.
— Я, — рассуждал вслух Фридрих, — хоть и душою болен, а гений. Болезнь меня точит, но не убивает. А вот за завтраком я сумел силой мысли бутерброд, находящийся в воздухе, уронить на пол. И это сделал именно я и именно силой мысли, как бы упорно не приписывала маменька эти мои заслуги гравитации. Я это сделал, а когда бы здоров, я так не делал. Значит, болезнь сделала меня сильнее. Значит, то, что не убивает нас, делает нас сильнее. О! Афоризм! Это надо записать.
И только потянулся Нишце за пером, как услышал у себя в голове величавый голос, говорящий: «Не трогай, Ницше, перо. Не пиши, Ницше, афоризм». Ницше тянуться перестал и спросил:
— Простите, герр Голос, не изволите ли представиться?
— Разумеется, герр Ницше, — сказал тот. — Я — голос Нострадамуса.
Ницше ничуть не удивился, поскольку ему, как душевнобольному, уже доводилось иметь беседу с невидимыми голосами, но несколько разозлился и говорит так:
— Вы меня простите, конечно, голос Нострадамуса, но с какой стати мне вас слушать и не документировать своё величие?
— А я могу вам предсказать, что этот ваш афоризм в будущем станет самым потасканным, самый потёртым от неконтролируемого употребления афоризмом, и все другие афоризмы будут презирать его. Вы такого будущего хотите документации своего величия? А? Эй! Эй! Ницше! Положи перо! Не пиши афоризм!
Но, разгневанный тем, что всякие голоса внутри головы смеют ему указывать, Ницше торопливо, прикусив кончик языка и брызгая чернилами, записал афоризм и, довольный, силой мысли уронил перо на пол, посрамив снова гравитацию.
А между тем всё так и случилось, как обещал голос внутри.
Прислушиваться нужно к своему внутреннему голосу, так-то.

***
«Познавший самого себя — собственный палач», — сказал Ницше и попытался отрубить себе голову. Так все узнали, что он душевнобольной.

***
— Кто утром ходит на четырёх ногах, днём на двух, вечером на трёх? — кровожадно скалясь, спросил Сфинкс.
— Ха, так это, значит, верблюд, лев и ребёнок, — ответил Ницше.
— Дурак ты, а не сверхчеловек, — пробормотал Сфинкс, похрустывая «Вискасом».

***
В быту Ницше был не только душевнобольным, но и обстоятельным, и строго придерживался распорядка дня.
Так, каждое утро он вставал на рассвете, цеплял на спину два горба и отправлялся в город. В городе он неспешно прохаживался по улицам и учтиво приветствовал прохожих.
— Доброго утра, герр Краус! — говорит.
— Доброго утра, герр Ницше! — радостно отзывался Краус. — Вы, я вижу, сегодня снова верблюд?
— А как же, герр Краус, а как же. Сегодня, видите, бактриан. Не возражаете, если я в вас плюну, как и подобает верблюду?
В общем, очень душевный и обходительный был человек.
Правда, после обеда, когда Ницше уже переодевался львом, Краус всё равно подбегал, подставляя свои белоснежные манжеты, и кричал радостно: «Плюйте, герр Ницше, плюйте!»
Ницше естественно отнекивался, говорил, что он-де совершенно перешел на другую ступень развития и уже два часа как не верблюд.
— А вы докажите, — вкрадчиво просил герр Краус.
Ницше вообще не любил, когда его долго просят, тем более вкрадчиво. Если уж на то пошло, он и Крауса не очень любил.

***
Как известно, сначала Ницше был мальчиком. После он стал душевнобольным, но в промежутке успел побыть верблюдом, львом и ребёнком.
И во всех трёх ипостасях успел основательно себя проявить.
Так, будучи верблюдом, Ницше взял да и пролез сквозь игольное ушко. После чего пришлось заново золотить ворота рая, потому как возбуждённая толпа богачей, скандируя «Пролез, чертяка! Свершилось!», пока проходила у Петра паспортный контроль, облапала их все руками и обгрызла от жадности. А некоторые в самые красивые завитки жвачки налепили. Ходят тут, ходят. А потом калоши пропадают.

***
Когда же Ницше был львом, он решил устроить себе каникулы. А то всё гений да гений, надо же когда-нибудь и куличики полепить. Хотел было поехать на каникулы в Италию, но вовремя вспомнил, что там пизанские женщины с плётками на границе дежурят. Поехал тогда на тропический остров и наткнулся на каких-то очень странных детей, которые звали его Боней и требовали гуманитарную помощь. У Ницше вообще с досугом не ладилось.

***
Однажды на склоне лет, когда Ницше был уже ребёнком, к нему пришёл маленький Рихард Штраус и сказал:
— Федя!
(Это он Фридриха так ласково и дружески называл — Федя).
— Федя! — говорит Штраус. — А давай меняться!
Ницше подумал-подумал и написал «Так говорил Заратустра». А Штраус тоже подумал и тоже написал «Так говорил Заратустра». Поменялись. Ницше посмотрел, надулся и спрашивает:
— А зачем вообще меняться нужно было?
Тогда Штраус посмотрел на него кристально честными глазами, кудрями детскими встряхнул и говорит:
— А потому что меняться надо. Надо, Федя, надо!
— «Надо-надо», — обиженно пробурчал Ницше, — Курица-помада!
И вписал с горя курицу в треугольник.

***
Однажды, когда Ницше мылся в ванной, в его дом пробрался великий русский писатель Алексей Пешков. Очень уж Пешкову хотелось посмотреть на ницшеву мать: «У меня тоже, может быть, своя «Мать» когда-нибудь будет», — думал он.
Мать он тогда не нашёл, а нашёл усы, лежавшие на прикроватной тумбочке. И украл.
Ницше, не выдержав позорного зрелища обесчещенной верхней губы, спрятался в психиатрической клинике, и с тех пор больше его никто не видел.
А усы кололи Пешкову нос и лезли поперед писателя в еду. Еда от миазмов ницшеанской философии куксилась и становилась совсем горькой. Пешков подумал-подумал, и назвался великим русским писателем Максимом Горьким. Усы, правда, от этого колоться не перестали.

***
25 августа 1900 года на стене психиатрической клиники в Веймаре какой-то старичок выцарапывал надпись: «Ницше умер. Бе-бе-бе!». Рядом с ним топтался парень с бэйджиком «Начальник охраны».
— Саваоф Баалович, ну что вы право как маленький ребёнок, а? — спрашивал он, уныло прикуривая от огненного меча.
— Ай, Мишенька, оставьте, — отмахивался старичок, — «Ницше умер — Бог свободен», как говорится.

©  nniddhogr и  dizay

Отдельной историей — [как это было]