Звонить мне можно практически в любое время суток, смеюсь я. Вот только между шестью и девятью утра — всё-таки нежелательно, я действительно могу спать. И вообще-то, нежелательно в любом случае: если в это время я не сплю, это значит, что как раз в этот момент я ненавижу всё остальное человечество, лишившее меня подобной возможности.
В такие холодные осенние ночи квартиры согреваются лишь дыханием, освещаются лишь экранами компьютеров, телевизоров и трижды проклятых мобильных телефонов. Мои маленькие сломанные девочки умеют говорить лишь по ночам, когда по какому-то негласному праву всё откровеннее и сильнее. Мои маленькие сломанные девочки изо всех сил пытаются научиться говорить о себе, не прячась в размытые психологические абстракции. Всё, что им нужно — это правильные вопросы. Они ненавидят свои мобильные телефоны и, тем не менее, составляют сообщения так, чтобы на них невозможно было не ответить — в три часа ночи, в любой точке планеты.
Мягко освещает комнату стыдливо прикрытый ноутбук, наконец прокручивает титры одного и того же, едва ли просмотренного на треть кинофильма, до которого уже давно никому нет дела — и дай Бог, чтобы они когда-нибудь смогли досмотреть его до конца. Когда настолько холодно и дождь, важно ли, чтобы рядом был ну хоть кто-нибудь более-менее живой, более-менее тёплый. Или же всё-таки кто-то именно. Ну пусть не навсегда — до утра, на неделю, до конца месяца. Перевести дух и отогреться.
Тёплые, такие добрые, сонные и славные, такие доверчивые вплоть до восхода солнца, скажите, как можно будить их осенним серо-жёлтым утром, как можно размыкать объятия, сдёргивать одеяло и гнать их через полгорода в непонятное «куда-то зачем-то утром непременно нужно» (работа, дом, другие проклинаемые холодным утром выдумки)? Кому мешают мои маленькие сломанные девочки, наконец-то согревшиеся и уснувшие в чьих-то объятиях?
Закутываясь в одеяло, закрывая глаза, кладя трубку, назначать место и время, спрашивать: «А ты мне приснишься сегодня ночью?». Обязательно.
В такие холодные осенние ночи квартиры согреваются лишь дыханием, освещаются лишь экранами компьютеров, телевизоров и трижды проклятых мобильных телефонов. Мои маленькие сломанные девочки умеют говорить лишь по ночам, когда по какому-то негласному праву всё откровеннее и сильнее. Мои маленькие сломанные девочки изо всех сил пытаются научиться говорить о себе, не прячась в размытые психологические абстракции. Всё, что им нужно — это правильные вопросы. Они ненавидят свои мобильные телефоны и, тем не менее, составляют сообщения так, чтобы на них невозможно было не ответить — в три часа ночи, в любой точке планеты.
Мягко освещает комнату стыдливо прикрытый ноутбук, наконец прокручивает титры одного и того же, едва ли просмотренного на треть кинофильма, до которого уже давно никому нет дела — и дай Бог, чтобы они когда-нибудь смогли досмотреть его до конца. Когда настолько холодно и дождь, важно ли, чтобы рядом был ну хоть кто-нибудь более-менее живой, более-менее тёплый. Или же всё-таки кто-то именно. Ну пусть не навсегда — до утра, на неделю, до конца месяца. Перевести дух и отогреться.
Тёплые, такие добрые, сонные и славные, такие доверчивые вплоть до восхода солнца, скажите, как можно будить их осенним серо-жёлтым утром, как можно размыкать объятия, сдёргивать одеяло и гнать их через полгорода в непонятное «куда-то зачем-то утром непременно нужно» (работа, дом, другие проклинаемые холодным утром выдумки)? Кому мешают мои маленькие сломанные девочки, наконец-то согревшиеся и уснувшие в чьих-то объятиях?
Закутываясь в одеяло, закрывая глаза, кладя трубку, назначать место и время, спрашивать: «А ты мне приснишься сегодня ночью?». Обязательно.
-
-
27.10.2010 в 20:46Аж на глазах слёзы.