Тема мужских голосов преследует.
Ладно, не только мужских, это касается тембра с целом. Есть такие сочные голоса, которые лишают меня возможности двигаться, мыслить и произносить какие-то более-менее связные фразы. Бери голыми руками. Видимо, в такие моменты внутренние женщина и заяц прекращают выяснять отношения и Бармалея в песочнице, затыкаются и мы все втроём наконец начинаем использовать уши по назначению.
За главную остаётся первобытная внутренняя самка, неизвестно, чем бы это заканчивалось, да про неспособность двигаться и мыслить написано выше.
Вот помнится, подкосились у меня было ноженьки: дело было в Клайпеде, посреди какого-то кочующего парка аттракционов. Обладатель голоса был смуглолиц, сед кудрями и благородно горбат носом. Когда-то, видимо, играл Шекспира, а нынче зазывал своим чудесным голосом то ли по банкам стрелять, то ли в индейцев. Рыцарь Пяти Пуль, кавалер Плюшевого Медведя В Подарок.
Кому-то из всей вышеописанной кучи тогда удалось аккуратно сгрести всех остальных в совочек и отнести на скамеечку отдышаться. Но побольше бы таких голосов, дяденька боженька, можно, да?
***
Интермедия,
Нет, Ник Кейв не обладает столь сокрушающей силой, но близок к тому и приятен уху, чертяка.
***
Третий этаж Национального художественного музея в Стокгольме я обходила согласно задуманному плану: в хронологическом порядке, от XVI к началу XX века, заканчивая залом с французскими импрессионистами — за несколько часов до отлёта, после недели стажировки в Швеции. Там-то меня и накрыло.
То есть, до этого была безумная и чертовски насыщенная неделя, посреди которой ещё каким-то чудом удавалось выкроить время на то, чтобы вырваться в музей и посмотреть своими глазами на настоящие картины Дали и Пикассо, был лучший в мире город, были улочки и пабы Сёдермальма, были ночные поездки в пустом метро, маленький магазинчик настольных игр, где продавцы уговаривают тебя присесть и пораскрашивать вместе с ними фигурки, библиотека в культурном центре, где, чёрт побери, стеллажи сборников комиксов, уличное знакомство с уличным актёром-кукольником и далее, и подобное.
Я не знаю, почему «Пейзаж в окрестностях Арля» Гогена стал последней соломинкой. Я смотрю на картину, и слёзы текут. Очки залило, Гогена почти не видать. Нащупала попой банкетку посреди зала, прямо напротив картины. Сижу, смотрю на Гогена. Реву. Долго сижу. Столько же реву. Кое-как утираю слёзы, смотрю в другую сторону — а там Моне. Да что ты тут поделаешь... Сижу, дальше реву.
Спустилась вниз, опять же наощупь забрала в гардеробе пальто, приговаривая «вот же хренова сила искусства», вышла на улицу, на набережную, прошла к кораблям и где-то минут пятнадцать спустя успокоилась.
А вы говорите... Даже не знаю, что.
Ладно, не только мужских, это касается тембра с целом. Есть такие сочные голоса, которые лишают меня возможности двигаться, мыслить и произносить какие-то более-менее связные фразы. Бери голыми руками. Видимо, в такие моменты внутренние женщина и заяц прекращают выяснять отношения и Бармалея в песочнице, затыкаются и мы все втроём наконец начинаем использовать уши по назначению.
За главную остаётся первобытная внутренняя самка, неизвестно, чем бы это заканчивалось, да про неспособность двигаться и мыслить написано выше.
Вот помнится, подкосились у меня было ноженьки: дело было в Клайпеде, посреди какого-то кочующего парка аттракционов. Обладатель голоса был смуглолиц, сед кудрями и благородно горбат носом. Когда-то, видимо, играл Шекспира, а нынче зазывал своим чудесным голосом то ли по банкам стрелять, то ли в индейцев. Рыцарь Пяти Пуль, кавалер Плюшевого Медведя В Подарок.
Кому-то из всей вышеописанной кучи тогда удалось аккуратно сгрести всех остальных в совочек и отнести на скамеечку отдышаться. Но побольше бы таких голосов, дяденька боженька, можно, да?
***
Интермедия,
Нет, Ник Кейв не обладает столь сокрушающей силой, но близок к тому и приятен уху, чертяка.
***
Третий этаж Национального художественного музея в Стокгольме я обходила согласно задуманному плану: в хронологическом порядке, от XVI к началу XX века, заканчивая залом с французскими импрессионистами — за несколько часов до отлёта, после недели стажировки в Швеции. Там-то меня и накрыло.
То есть, до этого была безумная и чертовски насыщенная неделя, посреди которой ещё каким-то чудом удавалось выкроить время на то, чтобы вырваться в музей и посмотреть своими глазами на настоящие картины Дали и Пикассо, был лучший в мире город, были улочки и пабы Сёдермальма, были ночные поездки в пустом метро, маленький магазинчик настольных игр, где продавцы уговаривают тебя присесть и пораскрашивать вместе с ними фигурки, библиотека в культурном центре, где, чёрт побери, стеллажи сборников комиксов, уличное знакомство с уличным актёром-кукольником и далее, и подобное.
Я не знаю, почему «Пейзаж в окрестностях Арля» Гогена стал последней соломинкой. Я смотрю на картину, и слёзы текут. Очки залило, Гогена почти не видать. Нащупала попой банкетку посреди зала, прямо напротив картины. Сижу, смотрю на Гогена. Реву. Долго сижу. Столько же реву. Кое-как утираю слёзы, смотрю в другую сторону — а там Моне. Да что ты тут поделаешь... Сижу, дальше реву.
Спустилась вниз, опять же наощупь забрала в гардеробе пальто, приговаривая «вот же хренова сила искусства», вышла на улицу, на набережную, прошла к кораблям и где-то минут пятнадцать спустя успокоилась.
А вы говорите... Даже не знаю, что.