Как жалко, что публичные казни уже не так популярны.
Позволю себе немножко помечтать…
Вот ведут меня на эшафот. Вокруг ревёт толпа, люди волнуются, шумят. Хорошо!
Лица палача не видно под маской. Но, по-моему, этот добрейший человек тихонько ухмыляется. И думает, что я не замечу. Дурак. Ну ладно уж, работа у него такая — головы сносить всяким там… нарушительницам общественного спокойствия.
А какой-нибудь хмурый судия сказал бы: «Ваше последнее слово!»
А я… А я бы скорчила мордашку посерьёзнее и провозгласила (не крикнула, а именно провозгласила!): «Люди! Человеки! Товарищи, если уж так неймётся! Послушайте! Слушайте! Слушайте все те, кто пришёл сегодня сюда! Сегодня я умру! Но дело моё будет жить! И память обо мне будет вечной! Сейчас отрубят мою светлую голову. Но ровно через 100 лет глаза мои вновь откроются, и я провозглашу Великое Пророчество! Через 100 лет моя голова откроет всем Великую Истину!»
А потом меня, естественно, казнят. Ну кто будет терпеть такие издевательства: мало того, что вину свою не признаёт и каяться не желает, так ещё и предсказывает второе пришествие себя любимой. Под топор её, неверную, под топор.
(сам момент отрубания светлой головушки пропущен, дабы не травмировать хрупкую психику читателя)
А вот через 100 лет… Через 100 лет люди всё ещё будут помнить это пророчество, изо всех сил делая вид, что не верят в старые сказки. Но почему-то на главной площади в заветный час соберётся целая толпа. Они будут ждать и волноваться. Кого-то даже задавят. Ненароком, ведь на пути к Истине обязательно приходится приносить кого-то в жертву.
А голова моя будет стоять с закрытыми глазами на столе очередного хмурого судии (и непременно на блюдечке с голубой каёмочкой). А потом…
А потом я открою глаза, жутко ухмыльнусь (а чего вы хотели от столетнего трупа?) и, изо всех сил пытаясь не захихикать, опять же провозглашу: «…а всё-таки я себе с головой как-то больше нравлюсь».
И благополучно заткнусь ещё на сотню лет.
Позволю себе немножко помечтать…
Вот ведут меня на эшафот. Вокруг ревёт толпа, люди волнуются, шумят. Хорошо!
Лица палача не видно под маской. Но, по-моему, этот добрейший человек тихонько ухмыляется. И думает, что я не замечу. Дурак. Ну ладно уж, работа у него такая — головы сносить всяким там… нарушительницам общественного спокойствия.
А какой-нибудь хмурый судия сказал бы: «Ваше последнее слово!»
А я… А я бы скорчила мордашку посерьёзнее и провозгласила (не крикнула, а именно провозгласила!): «Люди! Человеки! Товарищи, если уж так неймётся! Послушайте! Слушайте! Слушайте все те, кто пришёл сегодня сюда! Сегодня я умру! Но дело моё будет жить! И память обо мне будет вечной! Сейчас отрубят мою светлую голову. Но ровно через 100 лет глаза мои вновь откроются, и я провозглашу Великое Пророчество! Через 100 лет моя голова откроет всем Великую Истину!»
А потом меня, естественно, казнят. Ну кто будет терпеть такие издевательства: мало того, что вину свою не признаёт и каяться не желает, так ещё и предсказывает второе пришествие себя любимой. Под топор её, неверную, под топор.
(сам момент отрубания светлой головушки пропущен, дабы не травмировать хрупкую психику читателя)
А вот через 100 лет… Через 100 лет люди всё ещё будут помнить это пророчество, изо всех сил делая вид, что не верят в старые сказки. Но почему-то на главной площади в заветный час соберётся целая толпа. Они будут ждать и волноваться. Кого-то даже задавят. Ненароком, ведь на пути к Истине обязательно приходится приносить кого-то в жертву.
А голова моя будет стоять с закрытыми глазами на столе очередного хмурого судии (и непременно на блюдечке с голубой каёмочкой). А потом…
А потом я открою глаза, жутко ухмыльнусь (а чего вы хотели от столетнего трупа?) и, изо всех сил пытаясь не захихикать, опять же провозглашу: «…а всё-таки я себе с головой как-то больше нравлюсь».
И благополучно заткнусь ещё на сотню лет.
"Мышка в камне захлебнулась" -- это Стругатские