— Э, это не я, это коньяк…— Барран тихонько чокнулся со мной. Мы выпили. — Впрочем, нас нет, — небрежно добавил он.
— То есть как?
— Известно ли вам, какова математическая вероятность того, что взятая наудачу в космосе кучка материи приобщится к процессу жизни, хотя бы в виде листа, колбасы или воды, которую выпьет живое существо? В виде горсточки воздуха, который оно вдохнёт? Один к квадрильону! Космос безмерно мёртв. Одна частичка квадрильона может включиться в круговорот жизни, в цикл рождений и гниения, — что за неслыханная редкость! А теперь скажи-ка мне, какова вероятность приобщения к жизни уже не в виде пищи, воды или воздуха, но в виде зародыша? Если взять отношение всей материи космоса, ветшающих солнц, трухлеющих планет, это пыли и сора, именуемого туманностями, этой гигантской прачечной, этой клоаки смердящих газов, называемой Млечным Путём, этой огненной ферментации, всего этого мусора, — к весу наших, человеческих тел, тел всех живущих, и подсчитать, какова вероятность того, что первая попавшаяся кучка материи, равная по весу телу, когда-либо станет живым человеком, — окажется, что эта вероятность практически равна нулю!
— Нулю? — повторил я. — Что это значит?
— А то, что все мы, сидящие здесь, не имели ни малейшего шанса появиться на свет, ergo — нас просто-напросто нет..
— Как, как? — Я терпеливо моргал — что-то заслоняло мне взор.
— Нас нет… — повторил Барран и вместе с остальными зашёлся смехом.
Только тут я понял, что он шутил, — элегантно, научно, математически; засмеялся и я, из вежливости, потому что весёлости никакой не чувствовал.
(с) Станислав Лем «Рукопись, найденная в ванне»
— То есть как?
— Известно ли вам, какова математическая вероятность того, что взятая наудачу в космосе кучка материи приобщится к процессу жизни, хотя бы в виде листа, колбасы или воды, которую выпьет живое существо? В виде горсточки воздуха, который оно вдохнёт? Один к квадрильону! Космос безмерно мёртв. Одна частичка квадрильона может включиться в круговорот жизни, в цикл рождений и гниения, — что за неслыханная редкость! А теперь скажи-ка мне, какова вероятность приобщения к жизни уже не в виде пищи, воды или воздуха, но в виде зародыша? Если взять отношение всей материи космоса, ветшающих солнц, трухлеющих планет, это пыли и сора, именуемого туманностями, этой гигантской прачечной, этой клоаки смердящих газов, называемой Млечным Путём, этой огненной ферментации, всего этого мусора, — к весу наших, человеческих тел, тел всех живущих, и подсчитать, какова вероятность того, что первая попавшаяся кучка материи, равная по весу телу, когда-либо станет живым человеком, — окажется, что эта вероятность практически равна нулю!
— Нулю? — повторил я. — Что это значит?
— А то, что все мы, сидящие здесь, не имели ни малейшего шанса появиться на свет, ergo — нас просто-напросто нет..
— Как, как? — Я терпеливо моргал — что-то заслоняло мне взор.
— Нас нет… — повторил Барран и вместе с остальными зашёлся смехом.
Только тут я понял, что он шутил, — элегантно, научно, математически; засмеялся и я, из вежливости, потому что весёлости никакой не чувствовал.
(с) Станислав Лем «Рукопись, найденная в ванне»